Зачем чиновники и политики защищают диссертации, издают научные, якобы, труды, получают патенты на десятки изобретений? Зачем юристу Владимиру Путину когда-то понадобилась степень кандидата экономических наук? Зачем докторские степени российским губернаторам и депутатам? Вряд ли большинство из них можно заподозрить в интересе к научной карьере – бюрократическая и партийная жизнь плохо совместима с поиском истины. Корыстный интерес – тоже можно исключить, никакого серьезного выигрыша ученая степень не дает. Зачем тогда изводить сотни страниц на, как правило, никчемные словесные упражнения, рисковать быть уличенным в использовании наемных райтеров, а то и просто в плагиате? Напомню, именно в плагиате, несколько лет назад упрекнули тогдашнего российского президента Владимира Путина, добравшиеся до текста его диссертации американские исследователи.

Я много раз задавал эти вопросы самым разным людям, включая тех самых чиновников. Ответов, по сути, два: «для солидности» и «на всякий случай». Первое – шанс на карьерный рост, ученая степень – дополнительный козырь для претендента на рабочее место, мало кто проверит, что диссертация была туфтой. Второе – дополнительный «запасной аэродром» в случае паузы в карьере или ее крушения. Позиция профессора в университете или исследователя в научном центре – в России, похоже, более или менее нейтральна, с точки зрения аппаратной или политической карьеры, вернуться с нее – куда проще, чем из бизнеса или общественной деятельности.

С патентами, похоже, история сложнее. С одной стороны, изобретательство – страсть, иногда болезненная, как и любое творчество. Она настигает самых разных людей, вне зависимости от пола, возраста, социального и материального положениям. Найдите где-нибудь подшивку «Науки и жизни» советских времен – там таких историй было множество. С другой стороны, одно дело придумать какое-нибудь бытовое приспособление (хотя... попробуйте придумать новое – обязательно выяснится, что оно уже было известно если не в Древней Греции, то хотя бы современной Америке или Японии), и совсем другое – скажем, усовершенствование ракетного двигателя.

Поэтому когда московский мэр и по совместительству пчеловод Юрий Лужков изобретает новую конструкцию улья, можно улыбнуться – хорошее у человека хобби. А вот когда речь идет об усовершенствовании двигателя внутреннего сгорания или лечении заболеваний печени или множестве других инноваций, подразумевающих серьезное знакомство с предметом, годы работы, серьезные средства, вложенные в исследования, улыбка превращается в издевательскую гримасу. Поверить в то, что у крайне занятого (и весьма притом немолодого) человека нашлись время и силы не только разобраться в тонкостях вряд ли знакомых ему сфер деятельности, но и придумать в них что-то новое, не получается. Кстати, если бы я вдруг оказался неправ, москвичам и Кремлю стоило бы давно обеспокоиться вопросом замены мэра – все-таки он нанят для того, чтобы решать проблемы города, а не удовлетворять собственное любопытство. Приходится предположить, что, по крайней мере, к большинству изобретений, под которым стоит его имя, Юрий Михайлович не причастен. Разве что только в той части, где подписываются под заявкой.

Удивительно, кстати, почему за многие годы, что Лужков – публичный политик и крупный чиновник, ответа на вопрос – а зачем, собственно, ему все эти многочисленные патенты? – так и не прозвучало. Версий примерно три, причем не исключено, что в разных ситуациях справедливы разные объяснения.

Первая (самая невинная и обидная) – честолюбие. Ну, пунктик у человека, что патенты – мерило успеха в жизни. Кто-то марки коллекционирует, а он – патенты. Ну, подарили ему подпись под патентом, который, может, никогда и не будет использован, а ему и приятно. Блоггеры меряются рейтингами, чиновники не могут пропустить упоминания себя в газетах, эксперты готовы из штанов выскочить, лишь бы засветиться в телевизоре, этого добра у Лужкова – навалом, а вот кулебяку изобрести или монорельсовую дорогу – эдак, можно помечтать, что в историю войдешь. Впрочем, как-то уж очень наивно. Да и место в истории уже есть.

Вторая версия – самая неприятная. Коррупция. Оценка нематериальных активов – вещь довольно произвольная. Патент может не стоить ничего, а может – десятки и сотни миллионов долларов. Цена определяется соглашением сторон: теоретически, независимый оценщик может дать оценку исходя из экономического эффекта использования патента, практически же это почти невозможно, да и никто не обязан использовать при сделках с патентам его мнение. Использовать патент в коррупционных схемах очень удобно: скажем, вносим его в уставной капитал, в обмен получаем долю в бизнесе, а то, что обмен неэквивалентный – поди, докажи. И легализовать незаконное богатство удобно.

Напомню, кстати, Центральный банк (впрочем, по другим причинам) долго боролся с внесением в уставной капитал банков нематериальных активов: банкиры «надували» уставной капитал. В остальных сферах деятельности запрещать подобные операции вредно – можно де-факто запретить коммерциализацию инноваций.

Впрочем, в случае Лужкова поверить в эту версию трудно. Во-первых, его жена Елена Батурина – легальный миллиардер (при всех вопросах к происхождению ее капиталов). Зачем ему другие каналы легализации капитала? Во-вторых, понятно, что если когда-нибудь и случится расследование московской коррупции, «отмазки» вроде схем с патентами не сработают – слишком публичная фигура, слишком велик подразумеваемый масштаб воровства, слишком велики ставки. А если не случится, то и прятать незачем.

Ну и, наконец, третья версия, примыкающая к первой, – «квартирная». Моя любимая. Она же самая недоказанная. Рынков жилья в Москве два: собственно рыночный, на котором ни бюджетникам, ни сотрудникам НИИ делать нечего, и административный, на котором в год бесплатно или по куда более низким ценам распределяются десятки тысяч квартир. Руководству НИИ – как и в советские времена – надо как-то решать свои квартирные проблемы (а в идеальном случае, еще и проблемы своих сотрудников). Как и тогда, приходится идти к чиновникам. Возможно, кому-то удалось выяснить, что в обмен на Лужкова в соавторах ордер на муниципальное жилье появляется быстрее. Ну, или например, разрешение на строительство.

Честно говоря, выглядит все это довольно жалко. При этом речь не только о московском мэре – в каком-то смысле неважно, тешит ли он честолюбие или подворовывает. За последние годы в СМИ были десятки публикаций о Лужкове-изобретателе, куча стеба, но, кажется, ни одного ответа на вопрос – а зачем ему, собственно, эти бирюльки? И бирюльки ли это или элемент огромной машины московской коррупции? Если я не ошибаюсь, вопросов-то таких не было. Вот это – по-настоящему жалко.